«Новое духовенство» как класс
Когда Махайский назвал «интеллигенцию» «современным духовенством», он имел в виду вовсе не монополию на грамотность.
В средневековом феодальном обществе существовало три основных класса: класс эксплуатируемых трудящихся, прежде всего крестьян; класс эксплуататоров-воинов, собственников земли и обладателей привилегий (класс феодалов); а также класс тружеников-воинов – ремесленников в Западной Европе, казаков – в восточной, крестьян в Швейцарии, класс людей не эксплуатирующих, но и не эксплуатируемых. Сословное деление зачастую не совпадало, вернее не точно совпадало с классовым. Так в России казаки были отдельным сословием, тогда как в Западной Европе и эксплуатируемых крестьян и граждан вольных городов относили к одному сословию. Но в любом феодальном обществе было еще одно сословие – духовенство. А к какому классу относить его?
Марксисты считают, что к классу феодалов. Допустим, но почему? Почему бы не считать средневековых попов или мулл просто ремесленниками? Потому что религия опиум для народа, а бога нет и это медицинский факт? Но это мы сейчас знаем. Человек средневековья этого не знал. И с его точки зрения крестить или отпеть человека было столь же необходимо, как одеть и накормить его. И даже более необходимо, ибо без одежды человек мог сколько-то прожить, без еды он умирал телесно, а без крещения или отпевания – духовно. Так, во всяком случае, считали сами жители средневековых сел и городов, и если они ошибались, то что это меняет? Когда выяснилось, что курение не полезно для здоровья (как почему-то считалось одно время), а напротив, вредно, разве это как-то повлияло на классовое положение крестьян, выращивающих табак, или рабочих табачных фабрик?
Так почему же, тем не менее, мы сейчас считаем средневековых служителей культа не трудящимися, а эксплуататорами? Да потому, что основной задачей их было не отправление религиозных обрядов, а чтение проповедей, объяснение людям, со ссылкой на бога, что такое – хорошо, и что такое – плохо. Иными словами – управление. В этом состояло основное предназначение духовенства, ради этого оно существовало и существует по сей день.
Сегодня, однако, свою функцию коллективного проповедника духовенство делит с частью «работников умственного труда» (дурацкий термин, ибо любой, даже самый примитивный труд требует умственной работы). Например, чем занимаются средства массовой информации, как не агитпропом? Распространение информации, для которого якобы существуют пресса, радио и телевидение, это на деле – не более чем прикрытие, так же как религиозные обряды были прикрытием истинной роли духовенства. А кем в свое время были учителя обществоведения, как не школьными попами? Вся историческая наука в СССР служила той же цели, что и религия в средневековом обществе. Историк в СССР был служителем марксистско-ленинского культа. С изменением лозунгов многое ли изменилось? Если и изменилось, то не надолго*.
Разумеется, журналист или телеоператор может не только вешать людям лапшу на уши, но и действительно снабжать их информацией. И учитель истории не только внушает ученикам мысль о том, что они живут в лучшем из миров, но и дает им объективные знания, которые они уже могут сами использовать, как сочтут нужным. Но ведь и поп, как мы помним, не только грозил муками ада тому, кто не желал исполнять феодальные повинности, но и крестил, венчал, отпевал… И в том, и в другом случае мы видим некий синтез. Человек выступает в двух ипостасях – в ипостаси трудящегося и в ипостаси эксплуататора.
Здесь надо обратить внимание на два момента:
Во-первых, структура духовенства представляла собой гигантскую пирамиду, причем, по мере продвижения человека от основания пирамиды к ее вершине уменьшалась его трудовая ипостась и увеличивалась ипостась эксплуататорская. Сельский поп не столько проповедовал, сколько служил заутреню или обедню, крестил, венчал и отпевал. Дьячок вообще не занимался проповедями. Папа или архиерей, если и крестили или отпевали кого, то даже это имело прежде всего символическое значение, основным занятием церковной верхушки было решение административных и идеологических вопросов, именно они решали какое утверждение надлежит считать правоверным, а какое – еретическим. Между сельским священником и папой или даже епископом, дьячком и архиереем, муэдзином и аяталлой социальное различие ничуть не меньше, чем между крестьянином, ремесленником или казаком и королем, князем или царем. При этом однако между базисом и верхушкой духовенства нет непреодолимой преграды, нет пропасти; между основанием и вершиной пирамиды существовало множество промежуточных ступени, причем если прохождение всей дистанции было делом крайне трудным, практически нереальным, то переход с одной ступени на другую или даже на несколько ступеней – делом вполне реальным и даже обыденным. Крестьянин, ремесленник или казак не мог законным способом стать королем или императором и уж, во всяком случае, не мог этого сделать не перейдя в другое сословие. Даже, чтобы из кузнеца превратиться в рыцаря, человеку надо было сменить сословие (что было по тем временам случаем из ряда вон выходящим). Сельский кюре мог, по крайней мере, теоретически дорасти до Папы, причем это никак не сказывалось на его сословном положении.
То же самое мы видим и среди журналистов, философов и иных полу-работников полу-проповедников. Учитель истории в сельской школе или диктор, сообщающий о погоде столь же далеки от какого-нибудь ведущего популярной телепрограммы, внушающего людям почтение к властям и закону, сколь слесарь второго разряда от директора завода. Но слесарь останется слесарем, даже дойдя до шестого разряда, если же слесарь «дорастает» до начальника цеха, то это будет означать резкую качественную перемену его социального статуса. То же самое можно сказать о верстальщике, ставшим начальником отдела, о каменщике, выбившемся в прорабы. Журналист же останется журналистом, переходя от освещения результатов футбольных матчей, сперва к освящению самих матчей, затем – к интервью с тренерами и, в конце концов, шаг за шагом, превращаясь в ведущего журналиста газеты, объясняющего читателям, что отечественный спорт лучше любого иноземного, потому что отечество – лучший из миров. Он не переходит полностью из одного социального слоя в другой, он постоянно принадлежит обоим, лишь изменяется степень его принадлежности. Его положение от начала до конца двойственно. Каждый редактор – немного цензор, каждый цензор – немного редактор.
Во-вторых, эта самая социальная двойственность, эта принадлежность одновременно как к угнетателям, так и к угнетенным приводила к тому, что тому или иному духовному лицу приходило в голову обратить свои силы не на службу угнетателям, а на службу угнетенным. Поскольку религии формировались веками и отражали чаяния не только верхов, но и низов (иначе они бы не смогли в конце концов укорениться в низах), то из религиозных положений можно было сделать выводы как в пользу защиты существующего порядка, так и в пользу его разрушения – было бы желание. А желание в силу социальной двойственности могло не возникнуть, но могло и возникнуть. Если долго бросать игральную кость, она может сколько угодно падать вверх четверкой, пятеркой и даже шестеркой, но рано или поздно упадет вверх единицей. Точно также среди попов, объяснявших людям, что всем, не желающим отбывать барщину и отдавать свою жену на первую ночь барону, всем таким гореть после смерти в аду, среди этих попов рано или поздно вдруг появлялся поп, спрашивающий: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто же собирал с них оброк?»
Подобных служителей культов объявляли еретиками, лишали санов, и даже сжигали или побивали камнями. Но они в полном соответствии с законами теории вероятности появлялись снова и снова, чтобы сеять семена социальной розни. И когда эти семена получали удобрение в виде социальных проблем, то появлялись всходы. Все известные ныне социальные движения средневековья, все социальные восстания в феодальном, да и в азиатско-деспотическом обществе (где бы они не происходили от Англии до Японии) – все и всюду имели помимо прочего религиозное обоснование – или в ереси, или даже в официальной религии (в Китае смена императорской власти путем восстания была освящена конфуцианством).
Да что там средневековье! Даже аболицианистское движение в США имело религиозную опору. Даже сегодня в Южной Америке существует теология освобождения. Однако уже с XIX века идеология чаще базируется на рационалистических аргументах. Не зря Энгельс говорил, что раньше революция начиналась в голове попа, а теперь – в голове философа. Правильнее было бы говорить «прежде всего у попа» и «прежде всего у философа», ибо в создании новых философских систем участвуют не только философы, так же, как в создании ересей участвовали не только представители духовенства. Вспомним о некоторых беспоповских и протестантских сектах, не имеющих профессиональных священников. Вспомним, наконец, об основателе ислама, который начал свою религиозную деятельность, не будучи еще не только профессиональным, но и даже просто признанным религиозным деятелем (признание пришло потом, а сначала было неприятие и изгнание). Важно другое – современные философы подобно средневековым попам могут употреблять свои силы как в интересах верхов (что бывает гораздо чаще), так и в интересах низов (что бывает значительно реже, и все же бывает).
Надо, однако, иметь в виду – ересь лишь тогда приводила к восстанию, когда ей проникались не только попы, но и широкие массы народа (без этого она была обречена подобно имяславской ереси в Афоне). Точно также философское учение лишь тогда ведет к потрясению, когда оно усвоено не только профессиональными историками, но и широкими массами работников. Без этого оно бессильно. Чтобы убедиться в безопасности для режима современных радикальных групп, достаточно посмотреть на их социальный состав – большинство их членов профессиональные историки, философы, учителя – словом представители нижних слоев «современного духовенства». Представители чисто рабочих (то есть полностью лишенных даже формальных элементов руководства) профессий среди них крайне редки – по сути дела это аналоги тех «старцев» и «просветленных», которые, не будучи проповедниками по профессии, были ими по факту «без отрыва» от своего основного занятия.
Разумеется, пытаться изменить это положение какими-либо искусственными мерами вроде квот, было бы так же глупо, как подливать ртуть в термометр в надежде увеличить температуру. Социальный состав современных радикальных групп – это, прежде всего, не причина, а следствие всеобщего состояния умов. Однако ориентироваться на состав групп как на показания термометра можно и нужно. Только когда значительная их часть будет состоять из обычных работников не связанных профессионально с философией и идеологией (причем произойти это должно естественным путем), только тогда можно считать что у них появились шансы на победу не когда-нибудь, не потенциально, не в отдаленном будущем, а сегодня, сейчас, в настоящем.
________________________________________
* Заметим, что существует много профессий связанных с информацией, но при этом не связанных с идеологией (классический пример – физик-теоретик). К ним все вышесказанное, естественно, не относится.