Немного об А.Галиче

За трагедией в Керчи и прочими безобразиями как-то незаметно прошло столетие со дня рождения Александра Галича (19.10.18). Сейчас о нем, правда, уже мало кто знает. И потому о нем стоит рассказать.

Настоящая фамилия Галича – Гинзбург. Псевдоним он скорей всего взял, чтобы скрыть свой «пятый пункт» не от начальства (это было невозможно), а от широких масс, которым не стоило знать, что тот или иной талантливый человек по происхождению – еврей. Если кто помнит или просто знает, даже когда началось гонение на писателей-евреев их дипломатично назвали «космополитами». Слово «еврей» избегали, как сейчас Путин избегает слова «Навальный». И уж за еврейскую фамилию запросто могли не взять на работу, я лично знаю человека, отец которого вынужден был взять фамилию жены (та тоже была не Иванова, но и не Коган все-таки), чтобы его взяли диктором на телевидение. Галич, однако, избежал многих неприятностей, выпавших на долю его соплеменников. И вообще в сталинское время он жил неплохо, будучи типичным литератором-холуем. Оды товарищу Сталину, правда, не писал, но писал бесконфликтные пьесы про беспроблемную жизнь в Советском союзе. И как все ему подобные пользовался полагающимися за это благам.

Но вот пришла хрущевская оттепель появилась мода на фрондерство. Началась эпоха «бардовских песен». И Галич тоже не устоял перед искушением. Оказалось, что он способен далеко не только на беззубые остроты, но и на вполне себе зубастые. Между тем оттепель оказалась короткой. Хрущева сменил Брежнев. Пришло время вспомнить, что язык дан советскому писателю не для того, чтоб говорить дерзости, а для того, чтоб лизать, и снова вернуться к холуйству. Но Галич не захотел этого делать. Вместо того, чтобы снова согнуться перед начальством в дугу, вопрошая: «Чего изволите?» он продолжал все больше разгибаться. Его песенная критика «совка» и сталинизма становилась все злее и все откровеннее.

Хотя Галича обычно называют бардом, его творчество резко отличалась от типичного творчества КСПшников – «песенок про дождь», по выражению Высоцкого, и было гораздо ближе к творчеству последнего. По сути дела, это было одно направление. Однако у Галича были свои особенности. И говорить о его творчестве лучше всего, сравнивая его с творчеством Высоцкого.

У Горького в пьесе «На дне» показано два отношения к человеку. Религиозный странник Лука считает, что людей надо жалеть. А бывший телеграфист, ставший карточным шулером, Сатин – что человека надо уважать, что жалость только унижает. Высоцкий относился к своим героям как Сатин, а Галич – как Лука. Герои песен Высоцкого не вызывают жалости, но вызывают уважение. Герои песен Галича не вызывают уважения, но вызывают жалость. Достаточно сравнить «Баньку по белому» Высоцкого с «Ночным разговором в вагоне-ресторане» Галича (и в той и в другой песне героем является человек, только что освободившийся из сталинских лагерей), чтобы почувствовать, как от героя Высоцкого отличается герой Галича, сломленный не столько самим лагерем, сколько тем, что «оказался наш отец не отцом, а сукою» и что ему пришлось сносить (о, ужас!) памятник «гению всех времен» товарищу Сталину, сходящий от этого с ума («лезут в поезд из окна бесенята, бесенята»). И все же при этом у Галича чувствуется жалость к герою. Даже, если это партиец, которому по нелепой случайности пришлось говорить речь от имени женщины, или майор, шутки ради назвавший себя евреем и в итоге ставший «беспартийным рядовым». У Высоцкого нет жалости к своим героям, они в ней просто не нуждаются. Даже если это пьяницы, забираемые патрулем, или пациенты дурдома.

Многие находят у Высоцкого еврейских предков, многие отрицают наличие таковых. Но, кем бы не были его предки, сам он по своей культуре был русским. Советским русским. Не зря он начинал свое творчество с того, что счас бы, наверное, окрестили «умеренным шансоном». Герой его ранних песен – тот самый гопник (иногда даже питерский), образ которого намеренно создал себе Путин. С той, однако, разницей, что Путин проявляет в себе худшие стороны этого типа, а Высоцкий подчеркивал лучшие. Герои его более поздних песен уже не воры и хулиганы, но при этом люди из низов, из гущи народа: шоферы, шахтеры, а то и бич, ударно работающий на приисках, зарабатывающий целое состояние, а затем едущий его пропивать на югах и в итоге пропивающий все по дороге, так и не доехав до югов. Галич тоже был уже советским евреем, а не тем, евреем, о которых писали Бабель или Шолом-Алейхем (и поэт он, безусловно, не еврейский и не русский, а советский). От советского русского его отличала ориентация на образованные слои населения, на то, что называли интеллигенцией. Это было характерно для советских евреев, считавших просто позором не получить образование (об этом хорошо писал Щрайбман, но я не помню, где именно и потому не могу дать ссылку). Поэтому на своих героев, которые у него тоже не бог весть кто по своему положению, он смотрит как будто бы со стороны, смотрит глазами не уважающего, а жалеющего их интеллигента. Говоря казенным языком, Высоцкий – романтик, а Галич – сатирик. Если герои Высоцкого чем-то напоминают героев раннего Гоголя, писавшего «Вечера на хуторе близь Диканьки» или «Тараса Бульбу», то герои Галича – героев Гоголя писавшего «Шинель» или «Записки сумасшедшего». Характерно, что если Высоцкий написал много песен о Великой Отечественной, причем написал их, пускай не с официальных, но все же со вполне патриотических позиций (если Родина в опасности, значит все ушли не фронт», «Все голодали, даже прокурор» (не говоря уже о том, что Великая отечественная показана им как отдельно взятая война, а не как часть Второй мировой)), то Галич о ней почти не упоминал. Зато вспоминал о Холокосте («Пой же, гармонь, пой же! Пой о моей Польше! Пой о моей маме там, в выгребной яме!»).

Галич и Высоцкий в своем творчестве не были антогонистами, они дополняли друг друга, как Инь и Янь. Но, если Высоцкий стал кумиром всего советского народа, его слушали даже те, кто его негласно запрещал, то Галич был популярен в основном среди той самой интеллигенции, на которую он и ориентировался. Поэтому то, что было позволено Высоцкому, оказалось не позволено Галичу. Тем более, что Высоцкий с самого начала проявил себя бунтарем, он никогда не стоял на коленях, а Галич встал с колен. Этого ему не простили. Его исключили из Союза писателей, из Союза кинематографистов, а в 1974 – и из Советского союза, лишив советского гражданства. Галич ответил на это песней «Я выбираю свободу» – слова ставшие крылатыми. На Западе Галич продолжал петь, благо его аудитория слушала «вражьи голоса» (западные радиостанции) и через три года погиб при странных обстоятельствах – подключая антенну к телевизору, взялся рукой за оголенный провод. Действительно ли это был несчастный случай или нет – до сих пор остается загадкой. Советские спецслужбы работали чисто. Это нынешние российские совсем разучились. Что вселяет надежду.

Чем-то его судьба напоминает жития святых, многие из которых тоже сперва были закоренелыми грешниками, а затем вдруг стали праведными христианами. Кто-то, может быть, вспомнит Бабченко, который тоже из ревностного патриота России превратился в ее ненавистника и патриота Украины. Но Бабченко не изменился по сути, он просто сменил объект патриотизма. Перемена Галича глубже. Кстати, незадолго до высылки из СССР Галич крестился и крестил его не кто-нибудь, а Александр Мень. Лично у меня это не вызывает радости – я не сторонник религий, тем паче – авраистических. Но в то время крещение тоже было своего рода вызовом системе. Кстати, и взгляды позднего Галича, я как анархист тоже не разделяю. Но это не мешает мне относиться к нему с уважением. Есть люди, которые под конец жизни ухитряются «испортить себе некролог» – есть такое выражение. Галичу удалось свой некролог исправить. Такое случается гораздо реже.