Дубровский и Верейский

Не знаю, как сейчас, а в мои школьные годы «Дубровского» мы все проходили. Причем основательно, почти так же, как «Евгения Онегина». И, конечно же, все сочувствовали несчастному Дубровскому и ненавидели старого Верейского, уведшего у молодого разбойника столь любимую им Машу Троекурову. И бедной Маше тоже сочувствовали, как же иначе? оторвали ее от любимого молодого красавца и отдали какому-то старому хрычу! Какая же она несчастная! Вот только, если хорошо подумать, а так ли уж несчастна оказалась Мария Троекурова, доставшись старому князю? И если да, то почему она сама добровольно пошла на это? Ведь они успели только обвенчаться. Князь был в руках Дубровского. Если Троекурова так не хотела становиться неверной женой, она вполне могла бы стать верной вдовой. Да и потом, если уж она влюбилась в разбойника, то должна была понимать, что ханжеские условности теперь не для нее. На фоне того, что Мария, наплевав на запрет отца, собиралась удирать к Дубровскому, на фоне этого, то, что она наплевала бы на венчание с Верейским (не давая согласия на это самое венчание (она ведь так и не ответила на вопрос попа, согласна ли она стать женой князя) и, говоря языком тех времен, «не разделив с Верейским ложе»), все это было бы на общем фоне такой ерундой, что об этом даже говорить не стоит. Будь Троекурова глубоко верующей, она бы могла решить, что это перст божий; что бросить мужа после венчания, даже проведенного без согласия и даже пока еще не имевшего фактических последствий – это тяжкий грех; что намекнуть атаману разбойников, дабы тот избавил ее от мужа – грех не менее тяжкий. Однако сомнительно, чтобы она так рассуждала. Рассуждала бы так, не строила бы планы бежать с атаманом разбойников без родительского благословения. Тут уж как в том анекдоте: «Вы или крестик снимите, или плавки оденьте!»

Так почему же Мария Троекурова поступила так, как она поступила? Если мне скажут, что Пушкин был мерзкий сексист и патриархальщик, считавший, что женщина должна своей судьбе повиноваться и быть верной тому, кому ее отдали, что у него все бабы так себя ведут, та же Татьяна говорит Онегину, что раз она другому отдана, так и будет век этому другому верна, если мне так скажут, я спорить не буду. Однако я замечу, что Пушкин при всей своей патриархально-сексистской позиции был гениальным писателем и что в его произведениях все происходит именно так, как должно произойти, независимо от того, хочет кто этого или нет. И если Пушкину хотелось, чтобы Татьяна или Мария Троекурова вели себя так, а не иначе, он обосновывал их поступки такими событиями, после которых они просто не могли поступить по-другому. Та же Татьяна, ну просто не могла наставить мужу рога уже хотя бы потому, что тот фактически спас ее от судьбы старой девы. После отъезда Онегина она так и не смогла найти себя мужа среди местных помещиков. Так что семье пришлось ее везти «в Москву, на ярмарку невест», где на ее счастье и подвернулся «толстый генерал». Да, она его не любила, но никого другого не любила тоже. Кроме Онегина, который сам ее послал, так что выбор у нее был небольшой: или замуж по расчету или оставаться старой девой. В те годы времени найти себе мужа у девчонки было немного – в двадцать с небольшим она уже считалась старой. Вспомним, что говорил дон Карлос Лауре. Ты будешь молода еще лет пять-шесть, а потом станешь старухой. И восемнадцатилетняя Лаура не возражала. И Татьяна была согласна с тем, что она уже «не дитя» и надо поторопиться. И наверняка была благодарна генералу, который взял ее, ничего не зная про ее чувства к Онегину и не прельстившись более молодыми невестами (что при его звании было бы вполне возможно). Ну, ладно, Татьяна Татьяной, а чем руководствовалась Мария Троекурова?

Начнем с того, что в детстве она с Владимиром Дубровским почти не общалась, а если и общалась, то в детстве пять лет (именно на столько был старше ее Владимир) – разница довольно большая. Затем она увидела его, когда он, в нее влюбившись, нанялся к ее отцу учителем под видом приезжего француза. Неизвестно, как бы Дубровский смог привлечь к себе внимание Марии, если бы этому невольно не помог ее отец. Кирилла Петрович любил «шутить» над людьми, заталкивая их неожиданно в одну комнату с медведем, сидящим, правда, на цепи, Обычно объект такой «шутки» несколько часов должен был сидеть в безопасном углу, дожидаясь пока Троекуров нашутится. Но Дубровский, по роду своих занятий имевший при себе пистолет, ничтоже сумняшися, продемонстрировал как пуля в одно ухо медведю влетает, а в другое – вылетает. Чем, конечно же, не мог не поразить Машу. Как известно, девушку надо прежде всего удивить…

Дальше – больше. Лихой француз оказывается вовсе не французом, а самим (!) Дубровским. Который признается Маше, что безумно в нее влюблен, и что только из-за нее он не тронул ее отца (по вине которого ему теперь приходится жить разбоем), и только из-за нее он приперся к Троекурову в дом, изображая из себя учителя. Ну, какое девичье сердце этим будет не тронуто?

Беда, однако, в том, что Троекурова, зная Дубровского только по этим эпизодам, переоценила его и фактически влюбилась в образ, придуманный ей самой. Собственно говоря, так бывает с большинством людей – они сперва влюбляются в образ, а потом уже убеждаются в том, что их возлюбленный или возлюбленная под этот образ подходит. Или не подходит. Или подходит с некоторыми оговорками. Если подходит без оговорок или хотя бы с оными, то любовь развивается и людей в случае дальнейшей совместной жизни ждет счастье. Если не подходит, наступает разочарование. Именно так и произошло у Троекуровой с Дубровским.

Можно сказать, что Дубровскому просто не повезло. Надо ж было такому случиться, что брат Маши, передававший от нее послание Дубровскому, оказался такой дурак, что сам же и помешал его взять, кому следует. Это была случайность. Но с другой стороны, вся наша жизнь состоит из случайностей. Случайно Дубровского втолкнули к медведю, и тут он смог проявить себя во всей красе. Случайно Саша Троекуров оказался глупей, чем следовало, и Дубровский опоздал, перехватил Машу уже после венчания.

Теперь Маша уже считалась законной женой Верейского, и бегство ее с Дубровским выглядело бы в глазах света как нечто безнравственное. И бывшая Троекурова не могла этого не понимать. Но и бегство до венчания к атаману разбойников выглядело бы в тех же самых глазах не слишком симпатично. Однако до венчания Мария пребывала в эйфории, она была ослеплена ей же созданным образом Дубровского, отношения с ним казались такими романтичными. Теперь, после неудачи образ Дубровского резко потускнел, и романтики поубавилось. Оказалось, что Дубровский вовсе не тот всемогущий защитник, которым она его себе представляла и которым любила. Одно дело пожертвовать чем-то ради Дубровского идеального, другое – ради Дубровского реального. Кроме того, если бы Дубровский был всесилен, вопрос о том, «что будет говорить княгиня Марья Алексевна» (просьба не язвить, я знаю, что это уже из Грибоедова), просто не имел бы никакого значения. А вот если он не всесилен, то еще неизвестно, сколько продлиться их счастье и не придется ли ей чрез год-другой вернуться в дом отца или в дом мужа, после того, как Дубровский попадет в руки властей, и тогда мнение «Марьи Алексевны» будет играть немалую роль в судьбе Марьи Гавриловны.

Наконец, Марья Гавриловна – человек импульсивный, склонный поддаваться эмоциям. Поддавшись эмоциям, она сказала Дубровскому: «Да», теперь, поддавшись эмоциям, говорит: «Нет». Маятник качнулся в обратную сторону. Теперь он опять должен качнуться в прежнюю. У Дубровского еще есть шансы. Вернее, они были бы, если б Верейский наложил в штаны. Но Верейский, как и Дубровский, не из робкого десятка. Вместо того, чтобы пытаться бежать или молить о пощаде, он выхватывает пистолет и делает Дубровскому дырку в плече. Этим он, во-первых, еще раз доказывает, что Дубровский – не всемогущ. А во-вторых, на месте рушащегося на глазах Марьи Гавриловны образа Дубровского он создает свой образ. Вернее, он просто переносит образ Дубровского на себя. Тем более, что он ведет себя, пожалуй, даже смелее, чем Дубровский. У того на одного медведя был один пистолет, если не два, а у Верейского на целую шайку разбойников, готовых за своего атамана горло перегрызть, всего-навсего два пистолета. При самой точной стрельбе Верейский может убить двоих, после чего ему каюк. Лучше в такой ситуации вообще не стрелять, а угрожать выстрелить – это дает не гарантию, но хоть какой-то шанс на спасение. А Верейский стреляет. И ранит Дубровского. После чего Марии Гавриловне уже не надо влюбляться в своего мужа. Достаточно решить, что тот Дубровский, в которого она влюблена, на самом деле не Дубровский, а Верейский.

В самом деле, чем Верейский хуже Дубровского? Если Дубровский не испугался медведя или возможности разоблачения в доме Троекурова, то Верейский не испугался Дубровского. Если Дубровский ради Маши готов в одиночку прийти в дом к ее отцу под видом иностранца, то Верейский ради нее палит в Дубровского, понимая, что после смерти последнего его самого прирежут (и ведь прирезали бы, не успей Дубровский остановить своих людей). Правда, Дубровский – красавец-мужчина, а Верейский – старая развалина. Но ведь эта развалина вывела из строя красавца мужчину (Дубровский не просто ранен, он вскоре потерял сознание), а не наоборот. Нет, я вовсе не утверждаю, что между двумя мужчинами женщина непременно выберет того, кто лучше стреляет или бьет морду. Даже современная семиклассница может влюбиться в «ботаника». Но одно дело влюбиться в «ботаника», зная, что он – «ботаник», а другое – влюбиться в парня исключительно за крутость и вдруг обнаружить, что кто-то другой – еще круче.

Словом, расстроенная Марья Кирилловна, вполне может найти себе утешение на дряблой груди князя Верейского. Если только у последнего хватит деликатности проявить определенный такт и дать ей понять, что он не сердится на нее за ошибки молодости. Учитывая жизненный опыт князя, он может и не сделать этого (что из-за дуры стараться, все равно никуда не денется), но может и сделать (женскую психологию он должен хорошо понимать). В последнем случае Марья Гавриловна будет с ним вполне счастлива. Может быть, даже родит ему наследника. И, принимая гостей, будет всем рассказывать, как муж спас ее от знаменитого разбойника. Спас дважды – тем, что женился, и тем, что выстрелил в Дубровского. Может быть, она даже не успеет наставить ему рогов. И когда после очередной бурной ночи с ней старый князь окончательно развалится и отойдет в мир иной, Марья Гавриловна, отгуляв положенный срок в трауре, найдет себе нового мужа.

Может быть, если она вдруг окажется за границей и встретит там Дубровского, то предложит ему скрасить ее одиночество, благо, провезти его в Россию под другим именем или даже выхлопотать ему прощение, наверняка будет в ее силах. Но горе Дубровскому, если он согласится на это. Одно дело – просто жениться на вдове, и совсем другое – жениться на вдове человека, который девчонкой отбил ее у тебя. Для такой новый муж навсегда останется вечным вторым и это будет заметно даже ему. Какой-нибудь мужик в подобной ситуации мог бы выправить положение, пару раз отколотив жену, после чего бы та поняла, что новому мужу следует оказывать такое же уважение, как и старому. Но ведь Владимир Андреевич не станет бить Марью Гавриловну, да и она ему этого не позволит. Так что ничего хорошего новая встреча с предметом своей страсти Дубровскому не сулит. Пожелаем ему добраться до какой-нибудь Луизианы, где многие понимают французский язык (коим Дубровский владеет безукоризненно) и там жениться на дочери какого-нибудь плантатора. Воплотив, таким образом, в жизнь намерения своей молодости (вспомним, что до ссоры своего отца с Троекуровым он рассчитывал найти себе богатую невесту). Или, пожив малость в той же Луизиане и освоив английский, податься в американскую армию и оставить свой скальп какому-нибудь индейскому вождю, после чего его уже не будут волновать ни богатая невеста, ни Марья Гавриловна. Или, освоив испанский, податься в Латинскую Америку, где в те времена вечно кто-то с кем-то воевал, и офицеры были востребованы. Много есть вариантов его дальнейшей судьбы, куда более предпочтительных, нежели встреча со вдовой княгиней Верейской.

22.02.12